У деда Макара были трусы. Причём необычные. Только не подумайте, что волшебные или заговоренные какие-нибудь колдовством или ворожбою заклятые, которые менять никогда не надо, греют хорошо зимой, а летом приятно вентилируют. Нет! Самые, что ни наесть обычные, трикотажные трусы. Красного цвета, и самое главное - с вышитыми на них золотистыми нитями советским серпом и молотом, и конечно с соответствующей этим символам надписью – СССР.
Жена его – баба Клава, занималась уборкой и стиркой раз в неделю. Вот трусы и висели одним летним, жарким днем на капроновой веревке, натянутой вдоль всего огорода в одном ряду с другой постиранной одеждой: халатом бабы Клавы, целой шеренгой носков, трусов, простыней и лифчиков, паласом и клетчатым пледом, на который нарыгал Тузик. Тузик - это был рыжий, жирный кот, с зелеными глазами и вечно ободранным носом. И почему баба Клава назвала кота Тузиком, а собаку, которая померла в борьбе с автомобилем соседа – Мурзиком, она и сама не знала.
Кстати Мурзик был породистым кобелём, этакая смесь овчарки с ещё каким-то не понятным существом. И очень Мурзик не любил машины, поэтому и бросался на каждую проезжающую мимо. Соседу – Федьке, мелкому чиновнику с огромным животом, это очень не нравилось, однако он не специально и не со зла размазал бедного Мурзика по переднему левому колесу своей иномарки.
Трусы висели, сушились, как и всегда, как и обычно, под лучами солнца, высыхали, да пропали, и пропажу эту бабка Клава не заметила.
Как и всегда, после стирки, вечером она собирала белье и клала его в синий тазик, потом несла в дом, разбирала и гладила здоровенным советским утюгом. Когда глажка закончилась, она не обратила внимания на потерю трусов, хотя и знала, что дороги они мужу. Очень дороги, помнила об этом, но забылась по причине нахождения в шерстяном полосатом носке, одной большой дыры. А она не любила дыры в вещах, не любила моль, и бракованные, легко рвущиеся нити. Поэтому дыры сразу и зашивала, аккуратно, почти без изъяна. Забыв спросить у деда о трусах – стирала она их или нет вообще, так как ей казалось, что стирала, а сама не помнила, легла спать. Макар, который всегда спал летом в хлеву с Полуньей – рыжей коровой, которая уже давно не давала молока, и просто жила своей печальной жизнью в качестве домашнего животного, как Мурзик и Тузик, и понятия не имел о домашних делах супруги, но та всегда его расспрашивала. А в этот раз нет. Забылась.
Вот и прошла неделя, пока не понадобились Макару его красные трусы с советской символикой. В этот день баба Клава вернулась домой с рынка к обеду, в одной руке несла пакет с продуктами в другой новую швабру. Старая швабра сломалась о спину пьяного Митьки, который частенько захаживал к Макару выпить, а потом блевал в клетчатый плед, причём постоянно. Вот и не выдержала она, как и во многие другие разы. И швабра тоже.
Кстати швабра была куплена не на рынке, а у соседа – Гришки, местного плотника. Продажа швабр успешно процветала – Клава была экспрессивной и несдержанной женщиной, а с возрастом так и вообще, как говорил дед Макар – бешенная кикимора. Естественно Макар не любил швабры, поэтому никогда сам их не делал жене и ненавидел Гришку, который их ей поставлял по пятьдесят рублей за штуку.
Зашла хозяйка в дом. Прошла на кухню. Увидела несколько разбитых тарелок, рассыпанный по всему полу сахар, булку хлеба, которую грыз белый от муки Тузик. Глянула на потолок, на лицо ей капнула горчица, увидела жёлтое горчичное пятно, тюбик на полу, вытерлась, аккуратно прошла в зал. В зале её застали разбросанные вещи по полу, причём все, даже зимние, которые до холодов всегда откладывались в самый дальний угол огромного шифоньера ещё тридцатых годов сборки. Она увидела перевернутое кресло, какие-то тряпки, свой лифчик на люстре, множество трусов, разбитый пузырь Тройного одеколона, резкий запах прогонял ветер, врывающийся в разбитое окно. Баба Клава, не выражая никаких эмоций – привыкла к подобным выходкам мужа, предвидя события, прошла дальше, вышла на задний двор. Макар совковой лопатой разгребал кучу навоза и что-то бормотал. Что-то искал. И она знала об этом, но что именно искал, ещё не догадывалась.
- Макар? – окликнула она мужа. Грубо и сурово.
Тот замер, посмотрел на неё.
- Где трусы!? - прохрипел он, затрудненно дыша от тяжёлых поисков.
Баба Клава бросила синий пакет с продуктами на деревянное крыльцо, который всё ещё держала в руке и о котором совсем позабыла, оперлась о швабру. В хлеву в этот момент громко пирданула Полунья.
- Что ты с домом сделал, дед!? – спросила она холодно и спокойно, свободной рукой вытирая пот со лба.
- Где мои трусы? – грозно повторил муж, проигнорировав вопрос жены, дыхание которого постепенно уравновешивалось.
- Ты что с домом сделал? – повторила бабка.
- Я трусы искал! Где они!
- Какие на хер трусы! – перешла она на крик. – Ты мне весь дом обгадил, скотина!
- Где трусы мои красные, рыбальские, дура!? Особенные мои! Мне же на рыбалку сегодня! Беда же случиться может, коли я не в этих трусах пойду!
- Ты сволочь дед! Из-за каких-то трусов мне до ночи убираться теперь! Бардак твой расчищать! Весь дом пересрал! Меня дождаться не мог! Зачем гадить-то!
Баба Клава сжала новую швабру и стала в стойку. Макар понял, что сейчас начнется, но утрата трусов затмила и страх и какие-либо ещё чувства. Так дороги они ему были.
В сарае замычала Полунья. И как-то странно она замычала.

***
Было туманное утро. Макар посреди осенней реки сидел в лодке, ловил рыбу на удочку. Долго не клевало, но вдруг поплавок резко пропал. Дед подсёк, но вместо того, чтобы увидеть трепыхающегося и долгожданного окуня или сазана, его руки потянуло вперед, самодельное удилище сильно прогнулось и лопнуло. Старик понял, что добыча серьезная, что рыбина хорошо заглотнула крючок, но нужно действовать быстро. Он в момент выхватил из воды обломок удочки, удачно поймал леску, второпях намотал на кисть руки. Тут то он почувствовал всю силу речного жителя. Леска стала резать руку, но Макар тянул, наматывая круги уже на рукав. Тащил со знанием дела, так чтобы не оборвалась рыбальская нить, плавно натягивая, то отпуская чуток. И когда из воды показалась огромная сомъя пасть, старик на миг замер. Рыбина дернулась ещё раз, и Макар потерял равновесие.
- Да сомов же никогда не было в реке то! – полу криком сорвалось с его губ, когда он начал падать.
Старик ударился животом о борт лодки, руки были заняты, а тело переваливалось за край в воду. Он зацепился штанами за уключину, но Украинская резинка сразу же лопнула, однако тело всё равно зафиксировалось в положении, которое описать сложно. Сом ушел на глубину, но рыбак не мог себе позволить упустить добычу. Краем глаза он заметил, что держат его трусы, часть тела в холодной воде, ноги вообще не понятно где. И ещё боль в костях, в руке, в боку живота.
Немного отдышавшись, буквально пару секунд, он стал натягивать леску, всё также вися на трусах.
И у него получилось. Сколько времени прошло, он не заметил, но достаточно долго, чтобы окоченеть, несмотря на напряжение. Это была настоящая борьба, и когда дед схватил рыбину за нижнюю губу и с какой-то первобытной силой стал вытаскивать из воды, пытаясь удержать скользкое тело, наконец, забросив в лодку. Сам он тут же освободил руки от лески, как мальчишка взобрался на борт, опасаясь, что рыбина ударит очередной раз хвостом и перевалит через борт в воду.
В лодке, дед, с вздохом облегчения свалился на сома. Теперь не уйдёт.
Трусы спасли ситуацию - так думал Макар, однако списал все на случай, пока не стал замечать, что каждый раз на рыбалке они ему, да как-нибудь и помогают. Была даже такая ситуация, что он купался, решил почесать промежность, оттянул трусы, а туда жирный окунь заплыл. Ну, Макар выпрыгнул из воды, смотрит, а там рыбина у него да побольше его достоинства трепыхается. Вот так трусами он и поймал без наживки… хотя, кто знает что в уме этого окуня было то.
В общем, дороги ему эти трусы стали и дело не в серпе и молоте, и не в надписи и даже не в цвете, а в удачи которую якобы эти трусы приносили. Причём никто так и не знал, ни Клава, ни он сам, откуда они появились, трусы эти.

***
В Советское время, в молодости дед Макар был мастером спорта по фехтованию. Он знал, что такое вольт и умел применять это отработанное движение в нужный момент, он знал, что такое кварта и знал что такое декстер. И даже с совковой лопатой в руках, он мог, обладая старыми знаниями и навыками легко парировать и отбить любой удар шваброй. Мог бы тогда, но не сейчас, когда его реакция стала замедленной от тяжести лет, а больное колено не позволяло двигаться быстро.
Первый удар от разъяренной жены он парировал лопатой, дерево скользнуло по металлу, но когда хотел уклониться от второго и тут же сделать выпад - выбить швабру из рук старой курвы, то споткнулся, невольно выругался и завалился прямо в навозную кучу. Сильнейший удар по горбу нанесла Клава, Макар ойкнул, а потом и третий всплеск боли и четвертый. Дед барахтался в навозе, пытался встать, пытался свалить жену на землю, но та ловко подпрыгивала, вертелась и била. Била шваброй, сильно. Этот экземпляр оказался прочнее всех предыдущих, и дед в очередной раз проклял Гришку, а также свою беспомощность и старость. Очередной удар прижал его к земле, швабра наконец естественным образом хрустнула и обломилась. В сарае пирданула Полунья, и на то, как она истошно замычала, обратили бы все, если бы слышали, но в эту секунду хозяева были заняты только собой. Оставшаяся Клава без оружия, естественно ретировалась и убежала в дом, а потом к соседке. Она знала, что Макар скоро успокоится, она знала также, что он напьётся, как и всегда после поражения, что пойдёт до Митьки, вернется ночью и ляжет спать в хлеву. Главное пока не заснет, не попадаться ему на глаза. Так всё и случилось. Макар вернулся поздно пьяный, вслепую добрался до гамака в хлеву, залез в него.
- Где тр-ус-ы Мить-ка! По-лунь-я! Где тру-сы! – бормотал пьяный Макар. Лежал неудобно, болела спина, но эту боль заглушал алкоголь. Усталость и выпивка вскоре принесли сон. Крепкий, но почему-то не спокойный.
Когда Макар проснулся, он встал, потянулся, скривился от боли, протер глаза и тут же замер. Он мгновенно перестал чувствовать раздражение, утреннюю слабость, ощущать ноющее от побоев тело. К горлу подкрался противный комок, руки затряслись. Он с трудом сделал два шага к лежащей на полу корове. Полунья с которой он всегда ночевал летом в этом хлеву, много лет подряд, которая была его любимицей, лежала молча, тихо, безропотно. Она не дышала, её огромные, раскрытые глаза, нос, облепили мухи. Макар отогнал их, они закружили в воздухе.
- Как же так? - вырвалось у старика, он сидел на коленях перед нею долго, обнимал. Слезы пробивали себе дорогу через грубые, старческие морщины, растворялись в седой бороде. Потом пришла Клавдия и до самой ночи они просто молчали.
Дорога коровушка Полунья. Душевно дорога была. Был у Макара и Клавдии сын Степан, который и дал корове такое имя. Это было единственное живое, и даже понимающее существо, которое как-то объединяло стариков с их погибшим сыном. А погиб Степан в Чечне, после того дня корова и перестала давать молоко.
Закопали любимицу на дальнем огороде и закопали вместе с ней те самые красные трусы с Советской символикой, которые корова по своей глупости стащила с веревки, долго жевала с травой и проглотила. Но не Макар, ни Клава так до конца своих дней об этом и не узнали.
Что-то даёт жизнь, иногда удачу приносит и веру, но обязательно когда-нибудь забирает обратно, забирает вдвойне.