В свете уличных фонарей завораживающе танцевали большие, словно вырезанные неведомым мастером, снежинки. Они причудливо порхали в одним им ведомом ритме. Некоторые касались стеклянных витрин, и не в силах преодолеть это тонкое препятствие, вальсируя, уносились прочь. Снег за ночь застлал тротуар. В это мартовское утро он хрустел под ногами, как в начале зимы, искрился разноцветными огоньками, оживляя в памяти детство. Дворники еще не успели превратить мягкость и податливость пуха в грубый серый лед.
*** - Олька, а как ты думаешь, что принесет тебе Дедушка Мороз? - Собаку, настоящую! - А ты написала ему об этом? - Мам, ты же знаешь, что – да. Только еще не могу придумать имя. - Почему? - Я не сказала ему, кто будет щеночек: девочка или мальчик. - А ты кого хочешь? - Мальчика, он вырастет большим и будет меня защищать от злых дядек, ты сама говорила - на улице их много. - Так напиши, - улыбнулась мама. - А можно? - Ну, конечно можно. Новый год еще не наступил. И думаю, если ты будешь хорошей девочкой, Дедушка принесет тебе щенка. - Мамочка, я буду самой лучшей девочкой. Самой… *** “Живые цветы” – кричала разноцветными огнями неоновая вывеска. Хотя, какие они живые – скорее, еще “не мертвые,” как неизлечимые больные, которые под капельницами неделями балансируют на грани. Только это не жизнь… Павильон находился в двадцати шагах от троллейбусной остановки.
*** Собака сегодня не пришла. Ольге стало немного обидно: собирала заботливо гостинцы, и вот - здоровенная черная дворняга, вылитая немецкая овчарка - не соизволила явиться. Кусочки хлеба и косточки, так и остались лежать в пластиковой чашке. *** - Хорошие вы мои, самые–самые, - шептала девушка, поглаживая кончиками пальцев еще не раскрывшиеся бутоны роз; приподнимала стыдливо опущенные головы лилий, словно желая посмотреть им в глаза; белые каллы – нежные аристократки, будто тянулись к ней, желая ласки. Один лишь папоротник смущался проявлению чувств, кололся жесткими, как мужская щетина, листьями. - Ну, разве так можно, - улыбалась Ольга, отдергивая руку. На что папоротник сердито распрямлялся, мол, хватит с меня телячьих нежностей. *** Дома обычный кавардак. Таджик, Фагит, снявший у нее комнату, вечером приставал, пытался схватить склизкими от пота руками, просился в постель, затем угрожал, молил. Кончилось тем, что напился, разбил словно баба, пару тарелок и уснул здесь же – на кухне. *** - Аня, скажи, а ты действительно любишь меня? - Ага. - Что, ага? Нельзя просто сказать: Я тебя люблю? - Я сказала: да. - Нет, ты скажи не так. - А как? - Я тебя люблю. - Ну, люблю я тебя. Хрупкая девушка, с родинкой на щеке, с виду совсем обычная, но почему-то притягивает к себе взгляд. Рядом парень, высокий, нескладный, в очках. Про таких обычно, говорят – “ботаник.” Держит спутницу за руку, видно, что хочет поцеловать, но не решается. Как хотелось выйти и сказать: “Дура, ты, девочка, посмотри на меня, а тоже так же, как ты гордилась своей красотой и что потом?” Действительно, что потом? Дядька на Мерседесе, оказавшийся совсем не принцем, а местным наркобароном, впрочем, и это громко. Так, не последним винтиком. А такой же парнишка жаждал признаний любви. Пел песни под гитару, дарил цветы, всегда лилии. Называл Хельгой, в этом имени ему виделась строгая скандинавская красота. Она смеялась над ним. До сих пор стыдно. Иногда думала: “А если бы…?” Недавно услышала от знакомых, он спился. Что если это ее вина? Все хватит... *** Пришел пес. Шерсть слиплась. Лапа перебита, ухо разорванно. Жалобно скуля, схватил кусочек хлеба. - Опять подрался, – погладив собаку, грустно улыбнулась Ольга. Пес, будто оправдываясь, жалобно заскулил: “Они первые начали.” - Знаю, знаю, кто у нас задира, - осмотрела лапу. Не сломана, просто прокушена, значит самое большое через две недели от раны не останется и следа. - Ешь, давай, ешь, забияка. Скоро совсем без ушей останешься, - потрепала дворнягу по холке. Псина довольно завиляла хвостом, поняла - извинения приняты. *** Голландские красавицы стали увядать. Терять лепестки и листья. - Ты мне должна уже одиннадцать штук. Что станем делать? - Радик, будет зарплата, рассчитаюсь… - Девочка, ты, где живешь? На небе? Вся твоя зарплата восемь косых. - Ну, ты ведь можешь подождать. - Теперь не могу, но я хочу предложить тебе другую возможность отдать долг. Еще и на “порох” заработать. Не перебивай, - властно остановил ее попытку возразить, - “Гречку” будут заносить люди от меня. Наворачивать самой не придется. Твой ларек – перевалочный пункт. Мусора ничего не прохавают. Так что решай. Впрочем, если ты не согласишься, придется отрабатывать. Марат за тебя не раз интересовался. Так что говори: “да” или “нет.” - Да, - что ей еще оставалось. За “нет” последовала бы расплата. Марат - страшный человек, на него работало около сорока путан. Толстый, мерзкий, чем-то напоминал жабу. Частенько его девочки исчезали. Как сквозь землю проваливались. - Хорошо, завтра жди. Скажут: от Радика. Потом за пакетом придет человек, но я позвоню. Если сама ноздри замочишь, похороню. Все ясно? Ольга опять кивнула. - И вот еще, - кинул на колени маленький сверток фольги, – это тебе на сегодня. Жилец твой не сильно достает? – осклабился, изобразив желание помочь. Не то, что бы не мог. Мог. Пришла бы пара отморозков. И все: Был Фагит и нет Фагита. Только чем потом рассчитываться за эту помощь? За все нужно платить, нет ничего бесплатного – кроме первых трех доз. *** Перед глазами солнечный день, она идет за гробом Аслана. Три года – замужняя женщина и вот - вдова. Рядом гордо вышагивает Радик, норовит взять под руку. Осмелел, а всего неделю назад глаз не смел поднять. Муж держал свою свору в ежовых рукавицах. - Аслан - неплохой был человек. Но и его жадность во фраера превратила. Крысанул, в общей сложности, двести тонн зеленых, - без обиняков заявил Радик, как только закончились поминки. - Зачем ты мне это рассказываешь? - Затем, что спрашивать будут с тебя, с тобой “люди” разговаривать будут. - А при чем тут я? - Ты не темни, со мной не надо в незнанку играть. Короче, будешь умницей - помогу. Нет -под забором сдохнешь, - резко и зло сказал Радик. - Но я ничего не знаю. - Да какая разница: “знаешь-не знаешь,” “отвечать” все равно придется и долги отдавать. Так что подумай своей головой, а не обычным местом, которым думать приучены. Сумма серьезная. Аслана просто завалили, и, говорю не шутя, тебе его смерть райской покажется, если лавэшки не отдашь. Поставят на хор, и будет бычье тобой пользоваться пока не сдохнешь. - Что я должна делать? - Что-что, деньги искать. Двести штук. - Но это не реально. На счету осталось тысяч сто. - Ты башкой думай, у тебя “мерин” - еще штук шестьдесят; цацки, тоже немало стоят. Так что, при желании найдешь. - Но тогда мне жить не на что будет. - Иначе ты вообще жить не будешь. Я помогу тебе из этого дерьма выбраться. Только не просто так. Ты ведь знаешь, чего я хочу? - Догадываюсь, - конечно, она знала, что ему нужно, как и всем этим скотам из ближнего окружения. - Ты не гони, филки найдешь, тебя никто пальцем не тронет. Я сам все решу, - привлек ее к себе, попытался залезть рукой под платье и поцеловать липкими губами, она осталась безучастна. Радик пыхтел, стонал, а она считала про себя до тысячи и обратно, мечтая о ванне. Весь следующий день не могла отмыться. Казалась себе грязной. Низ живота саднил тупой болью. Вечером Радик принес героин… *** - Привет, Ольга, - дворник, подметавший у киоска, пришел немного позже, чем обычно. Хозяйка павильона Ирина как-то рассказывала со смехом, что они с Матвеем, так его звали, раньше встречались. Одноклассники что ли. И назидательно тянула: “Во-одочка,” – Если есть мелочь, займи до пенсии. - Последнее на сигареты выгребла. Чай будешь? – приветливо улыбнулась. - Нет, спешу, сейчас быстро вымету. А потом у меня дела. Белый снег летит из-под метлы, смешивается с черным.. Серебристая “десятка” остановилась возле павильона. Ирина, изящная хищница, улыбается водителю. Матвей зашел в павильон, она - за ним следом. - Привет, Оль. Здравствуй, Матвей. Как у тебя дела? Деньги есть? Может, есть хочешь? – в ее голосе куда-то пропали обычные властно-презрительные нотки, что-то похожее на сочувствие. - Да нет, Ирина Владимировна, у меня все хорошо, - улыбнулся тот, - Я пошел, приду после обеда. Там коробку за ларьком не убрал. Пусть собака поживет. Снег ведь. - Скотина, – когда за дворником закрылась дверь, зло прошептала хозяйка, непонятно к кому обращаясь, - Гордый, сволочь, вижу жрать хочет, нет – У меня все хорошо, - передразнила она и внезапно заплакала. - Оказывается, его месяц назад выгнала из дома сестра. Выписала и все – не пускает. Вчера узнала, - всхлипывая, продолжила она, - Где живет, не представляю. Он же инвалид. У него половины ребер нет. “Герой России,” на войне контузило... Похоже дело не только в “водочке.” Но слабость быстро прошла. Деловито достала из кармана зеркальце. Все в порядке. Тушь не потекла, помада не выцвела. Преимущества дорогой косметики на лицо. Настоящая жена первого заместителя губернатора… *** Собака, сложив большую голову на лапы, спала в коробке. Возле морды стояла заботливо подвинутая чашка с костями и хлебом. Ольга пощупала нос: сухой и горячий. Заболел. *** - Девушка, можно вот тот букетик? Молодой парень, с наглой улыбкой. Кожаный пиджак; на шее цепь в палец толщиной, с тем отблеском, какой мог быть только у пробы “три девятки.” Безграничная уверенность в себе сквозит в каждом жесте. Наглость и удача, таких называют – “фартовые.” “Букетик” - гордость павильона, самая дорогая цветочная композиция. Пара тонких комплиментов заставили Ольгу улыбнуться. На пальце перстень с зелеными, как и его глаза, камнями. Небольшой шрам на скуле. Вышел и забыл обо всем: о своих словах, о продавщице. Легкость. Как хотелось хоть на минуты стать такой же. И буквально тут же, милицейский уазик, скрипя, вылетел на тротуар, пугая многочисленных прохожих, сбил парня. А из машины выпрыгнули люди в масках. Подняли его и потащили к автомобилю, завели руки за спину, защелкнули наручники. Тот же ничуть не растерявшись, встретившись взглядом с Ольгой, прокричал с веселой усмешкой: “Девушка, цветы вам, только вам. Пишите письма, деньги шлите...” Кровь на собственном лице его не смутила. - Заткнись, - орал один в маске, нанося удар в область почек. Жуликоватая улыбка все равно осталась на лице. Ольга не понимала: “Ему больно. Зачем тогда эта бравада? Не проще ли сделать напуганный вид, чтобы не били?” Не проще, хотя уже все равно… Блюстители порядка затолкали парня в “собачатник”. Минута и ничего не напоминало о происшествии, только вытоптанный снег с алыми пятнами крови. Букет в руках. Удивительно, что на него никто не наступил в потасовке. Первое решение: “оставить себе,” прошло. Цветы заняли свое обычное место. А Ольга стала немного богаче. *** - Девушка мне голландских роз, - процедила сквозь зубы дамочка в годах. - Каких? Есть вот такие, есть… - Я сказала - голландских. Кругом плебеи, - мадам поджала сердито тонкие губы. - Извините, вот, - чуть розоватые белые цветы, как краска стыда на лице. В душе ярость. Покупатель всегда прав. Вымученная улыбка. А баба наслаждается своим положением. - Ну, сколько можно повторять, голландские это темно – бордовые, а не эти, непонятного цвета. Получив желаемое. Небрежно расплатилась. Одна купюра упала, Ольга не стала за ней нагибаться, женщина сделала вид, что не обратила на это никакого внимания. - Теперь попрошу вашу жалобную книгу. Но у нее звонит сотовый телефон, и особа царственным жестом отвергает просимое. Нарочито громко разговаривает. Выходит. Уф… *** Чуть дальше остановки, рядом с рекламным щитом, облюбовали себе место проститутки. Мат, хохот, реже плач доносился оттуда. Частенько девицы забегали в павильон, разглядывали цветы. Интересовались ценами. Нейлон, на голое тело, и мороз, не такое любопытство пробудят, лишь бы в тепло. Часто Ольга недоумевала, что находят мужики в этих порой грязных тощих воблах? Но бизнес процветал. Дорогие иномарки и отечественные автомобили частенько притормаживали возле щита. Путаны уезжали, возвращались, снова уезжали. Весело смеялись. Полное пренебрежение ко всему. *** - Девушка, можно посмотреть вон тот букет. Нет, выше, с лилиями, - юноша, почти мальчик счастливо улыбается, разглядывая покупку. У него звонит телефон. - Привет, Оля, уже еду. У меня сюрприз… Собственное имя заставило вздрогнуть, и сразу же память вновь подсунула образ из прошлого. - Нет, Лёня, зачем говорить про это в который раз? Я же уже все сказала. Мне все равно, чем занимается Аслан, главное, он не неудачник. А с тобой… Что с тобой? Ты даже не работаешь, студент… Где мы будем жить? Устала, понимаешь, я устала, от всего! От вечной нищеты, от постоянной клейки колготок. Мне хочется пожить по-настоящему. Почувствовать себя, наконец, женщиной. А ты люблю… Куда мне с твоей любовью?! Что я с ней смогу сделать?! Оплатить учебу?! Купить квартиру? Да ни чего я с ней не могу! И ничего с ней не будет. Похороню себя, тебя вслед за собой. Ты меня понимаешь? Я хочу жить! Жить, а не существовать. Она видела, как задрожали его губы, до белизны сжались кулаки. Слабак. Истеричка. - Не думал я, что ты такая, - развернулся и пошел. Ольга лишь хмыкнула. Свое счастье дороже. Вырастет, поймет. Хотелось крикнуть вдогонку: “Только не плачь.” Сдержалась… Внезапно жалость впервые проснулась к чуть сгорбленной фигуре. *** “Вас приветствует “Радио-Шансон”. Владимир Высоцкий ”Большой каретный”” Где мои шестнадцать лет? Где они? Почему? Ну почему все так? Прекрасное далеко не будь ко мне жестоко. Да, куда уж добрее. Мне почти тридцать. Первая красавица, умница, гордость университета стою здесь, торгую цветами. Потому что дура… *** Как долго тянется время. Хотелось вечера. Чтобы забыться. Героин в этом помогал, как ни что. Сладкая боль нового прокола, а за ней блаженство. Просто блаженство. Ничего не надо, ничего не нужно. Только мечтаешь, чтобы это состояние продлилось вечно. С ним очень легко скрываться в прошлом. Потому что настоящее - полубред, а будущего нет. Нет ничего. Только слегка розовый порошок в маленьких комочках. *** Пришел Матвей. - Держи, - протянул совершенно новую, пахнущую краской, книгу: “Все о цветах” и увидев ее замешательство, быстро проговорил, - Нет, не подумай, не украл. Честно заработал. Видел, что любишь читать про цветы, вот и подумал, может тебе понравится. Не в том смысле. Просто ты хорошая… Чуть не заплакала, едва выдавила ”спасибо.” А дворник уже вышел. *** - Ты куда метешь! Че, слепой? – пацан, лет двадцати, косая сажень в плечах, разошелся не на шутку - Извините, но вы сами лезете под метлу. Спокойный, вежливый ответ разозлил прохожего еще больше. - Я еще и лезу, - парень схватил дворника одной рукой за ворот и ударил второй в грудь. С недоумением посмотрел на провалившийся кулак, разжал руку, а Матвей заваливаясь на бок , упал, кровь пузырилась и пенилась на губах. *** Хмурые лица врачей из кареты “Скорой помощи.” - Он жить будет, - задыхаясь от плача, спросила Ольга. - Скорее всего, - в глазах доктора безразличие и усталость. *** - Да, я его один раз только треснул, откуда я знал,- орал бугай, когда его заталкивали в “уазик” милиционеры.
*** Все, хватит издеваться над собой. Перетянула руку. Обратная вена терялась. Еще один прокол, а впрочем, кто теперь будет смотреть на ее обнаженные руки? Фагит? Струя контроля окрасила раствор. Еще чуть-чуть. Один… Черт с собакой. Два… Черт с Матвеем. Три… Черт с настоящим. Четыре…
0
