Главная » 2011 » Август » 15 » Хвастаюсь. Реца на моих " Карлсонов", опубликованная на Литсовете рецензентом сайта господином Милявским. .
Хвастаюсь. Реца на моих " Карлсонов", опубликованная на Литсовете рецензентом сайта господином Милявским. .
00:22
Карлсоны РЕЦЕНЗИЯ На рассказ Мишель «Карлсоны».
Восемь пирогов с одной свечой.
Кстати, где твои крылья? Наутилус
«В детстве мне снился один и тот-же сон: Что я иду весел, небрит, пьян и влюблён, И пою песни, распространяя вокруг себя свет и сладость. Теперь друзья говорят, что эти песни не нужны, Что они далеки от чаяний нашей страны;
Голова Альфредо Гарсии, БГ
- Он будет выступать по телевидению?! Тогда я попрошу освободить меня от этого дела. Если вы хотите найти кого-нибудь, кто перевернёт вверх тормашками телевизионную студию, то лучшего кандидата вам не сыскать. Малыш кивнул: - Да, это правда. А когда эта студия перевернётся вверх тормашками, он скажет: "Пустяки, дело житейское". Так что лучше остерегайтесь его! «Малыш и Карлсон», А.Линдгрен
Общий взгляд: «Гей-гоп! Сейчас мы позабавимся»! В детстве мне часто снились такие сны. Смутное, неясное, лишенное формы… Жизнь ли, смерть ли?.. Это кажется, что-то из Дао Дэ цзин? Возможно, уже не помню. Очень напоминает рассказ Мишель «Карлсоны». Он хаотический, расплывающийся в сознании, ускользающий , как только хочешь ухватить… Хотел , как обычно, начать так: перед нами рассказ Мишель «Карлсоны» . Но понял, - это будет неправильно. Он не только перед нами, этот рассказ, он как бы и за спиной, и над головой (Karlsson overhead) и вокруг, и внутри нас. Он наполняет смысловое пространство в голове читателя, как рой жужжащих, раскалённых медных пчёл, которые до такой степени заполняют тебе мозги своими полиуретановыми сотами, что становится вообще ничего не понятно. И не то, что в рассказе, а и в обычной своей жизни, в которой только что все абсолютно понимал. Вот взять поругать автора, за то, что ничего не понятно? Но с другой стороны, это же мне непонятно? Так при чем тут автор? Я, значит, и виноват. Сам-дурак, так сказать. Примем, это так, что это – художественный приём. Скольжение экстатических образов на скользкой поверхности мыльного пузыря. Они не цепляют и не цепляются, но заполняют сознание, не оставляя место ни для чего другого. Мыльный дзен. Это рассказ в стиле Дали. Часы-слова текут, - они текут по пустыне, по целине и малой земле, по Паланге и Ленинграду, и время и пространство их не остановят, потому что они уже вне, и уже внутри. Собственно, это уму непонятно что происходит. Но текст написан не для ума, такие дела. Для сердца, для глаз, для ушей и носа, но не для ума. Неважно, что происходит, когда ты в самой гуще. Ты сам видишь. А когда мы знаем что происходит, например Корсунь-Шевченковская операция, очень это помогает нам нести своё существование в какофонии разрывов и свиста пуль, лязге гусениц и бешеном мате рукопашной? В дьявольской анимации огня и дыма, крови и железа, и вставшей на дыбы, спятившей земли? Ну, вот, ты сказал – корсунь-шевченковская операция. И как, легче тебе стало? Не умничай, беги, ори своё «ура», раздирай глотку себе, а как добежишь до окопов – раздирай глотку врагу. Как славно быть ни в чем не виноватым, простым солдатом.… Хотя если ты склонился над картой, тогда давай, суши голову, думай, думай, думай, что, что, что происходит? Где наши, где эти с…ки? Когда привезут дизельку? Где эти б… кухни? Но здесь нет героев, которые пытаются осмыслить хоть что-нибудь. И это тоже по-своему страшно, но мы к этому уже привыкли в нашей жизни. Да, герои Мишель над картой не склоняются. Они, что называется, в самой каше, и не важно, по крайней мере, для героини - из чего именно эта каша. Она варится, этого довольно. В принципе это вполне естественно для бескрылых существ, в которых превращены герои рассказа. Они не могут взлететь, т.е., в переносном смысле, - встать над событиями, взглянуть на все сверху, выйти в надсистему, как советовал Альтшуллер, основоположник теории решения изобретательских задач. Но в чем все же содержание рассказа? Пусть оно не улавливается умом, но в чем-то же оно состоит? Наверное, это - Красота. И жестокость. Жестоковыйность человеческая. Люди – рыбы. Их души немы. Вот Саша Резина говорила, любят за крылья, а я люблю за боль. Чушь! Крылатых никто не любит. Кроме Бога. Как и больных, впрочем. Стоит только показаться с крыльями на людях, как сзади сразу начинают пристраиваться с ножницами, ножовками, да просто со столовыми ножами. Крылья мешают. Мешают на работе, мешают в общественном транспорте, мешают в личной жизни. В постели? Не знаю, никогда не пробовал. А Вы? А крылом по лицу никогда не получали? Есть такой замечательный фильм «Майкл». Про архангела Михаила, его, кстати, Траволта играет, как он пришёл на землю – немного оттянуться. И вот он уединяется в номере мотеля с симпатичной официанткой, и через две минуты слышен её изумленно-радостный крик: «Крылья!» Понимаете в чем фишка? Крылья! А не что-нибудь другое… Вот именно, исключения подтверждают правило. И вот с точки зрения крыльев есть интересное наблюдение: Карлсоны атакуют замок, населенный ангелами. Ангел – это имаго нормативного Карлсона. То, к чему стремится, или должен стремиться настоящий Карлсон, ибо ангел – создание абсолютно летучее, Карлсон же у Линдгрен, выступает как ангел слегка недоделанный. И летает-то он не сам, а с моторчиком, и упитанный он, а ангелы бесплотны. При том, Карлсон по воле своей создательницы занимается практически тем же, чем индивидуальные ангелы – хранитель, информатор, вдохновитель Малыша. Не случайно рассказ начинается с того что ГГ отрывают пропеллер с мясом. И ещё одно наблюдение, рассказ - это танец, как ни странно это звучит. Танец жизни и смерти. Эрос и Танатос. Здесь они переплетаются, как длинные пряди волос в косе одноклассницы, когда сидишь на уроке и смотришь ей в спину, (и любишь) и чуешь запах волос и… пропади все пропадом… хочешь одного - невозможного - просто прижаться лицом к её волосам, и утонуть … и умереть… и в голове только её имя: …! …! …! А жизнь и смерть свиваются как змеи, источая яд, ибо жизнь и смерть есть сестры лживые, а истина как всегда между жилой и жалом… Видимо, от этого рассказ читается так болезненно… но приятно… Такое складывается от рассказа общее впечатление. Теперь попробуем копнуть поглубже.
Язык рассказа: «Низведение, курощение и дураковаляние»…
И первое что бросается в глаза при чтении работ Мишель, и эта работа не исключение, - так это авторский язык. Певучий, ритмичный, гипнотический (в построении фраз), ритуальный - он околдовывает, подхватывает и несёт тебя, как ураган унёс Элли в домике в волшебную страну. Только мягко. И уверяю Вас, путешествие небезопасно, потому что по сравнению с опасностями, которые ждут вас в рецензируемом произведении, Бастинда и Гингема – просто девочки, играющие в кукол (даже если это куклы вуду)))). Так что держись, Тотошка, пристегни ремни и займись аутотренингом, а лучше выпей чего-нибудь покрепче. Поехали!
Да, но язык! Рассказ хорош, но страшен. А язык просто хорош. Чертовски. К примеру, сразу в первом абзаце: «Ноги и руки - сплошной клубок. Я почти не чувствую, как кто-то приподнимает мокрую рубашку и снимает пропеллер. Отрывает почти с мясом, смеётся прямо на ухо, толкает в спину, дышит в затылок. Солнце. Жёлтый воздушный шарик лопнул, и в руках только обжигающие лохмотья».
И это «А я опять загляну в его ещё удивлённые (живые), глаза, отброшу в сторону его старую ковбойскую шляпу, перевяжу шнурки на своих тяжёлых армейских (почти) ботинках и, взвалив на плечи кособокий рюкзак, неторопливо пойду к трассе». И ещё вот это, сладкое… – «Раздавит город солнечным светом, просочится под кожу, проскользнёт по венам, коснётся сердца. Выпрыгнет, пройдётся по подоконнику, усядется потом, свесив ноги, закурит, небрежно попросит кофе. А я побегу ставить чайник, расставлять чашки, нарезать пирог. Утро».
Особое впечатление (разрыв шаблона - транс), производит необычное словоупотребление и фразопостроение:
«Волны смывают с палубы людей-невидимок».
«Падаю на дно мелкими крошками, и вода идёт горлом, и я, кашляя, не зову на помощь, а только хватаю ртом воздух, как рыба. Бью невидимым хвостом, покрываюсь серебристой чешуёй».
И так дальше до последней точки. Ни одной лишней фразы, ни одного лишнего слова. Но, кстати, насчёт фразы, - заметил одну любопытную особенность: Эти слепые афористические фразы – непонятно о чем они, но их хочется повторять и запомнить.
Так, россыпью… Не все:
«Текучий камень Пангеи».
– не знаю почему, но меня завораживает эта фраза. Отсылкой в миллионлетнее непроглядное прошлое? Тем, что камни текут. Да текут, именно в прошлое и в будущее. В Пангею. Ведь Пангея тоже течет во времени.
«Я не истеку кровью, я обязательно спасусь и отправлюсь на крышу. Опять возьму тряпку и вымою небо. Чтобы все было без пятен и не осталось разводов».
- «Снайпер c гвоздём в башке - это весело! – крикнет мне водитель в бейсболке».
- «Почему мне не надо, чтобы ты летала? – засмеётся. – Нет ничего хуже бабочки или птицы. - Почему? - Потому что люди всегда закрывают глаза заранее, так и не разглядев полёта. Они рыбы и у них немая душа.
и ты чуть- чуть насмешливо глянешь, закусив губы, простонешь - это ведь как соврать - правды не будет. Ложь вкуснее».
Что-то в них есть, но не понятно что. Быть может, что-то неправильное, что хочется машинально поправить. Такое же неправильное, как наша жизнь. А? В этом-то все и дело…
По компоновке – привлекло внимание то, как резко, неожиданно, отрывисто (как щелчок затвора, да-да), начинаются абзацы. Очень симпатичными выходят эти неожиданные начала абзацев:
«Замок плавает между облаков».
«Наверное, безнадёжно просто».
«Потому что знаю…»
«Потому что когда-нибудь обязательно наступит утро».
«Ветка скрипнула, и тело ангела повисло в петле».
Вот так с затакта автор вбрасывает читателя в перемены и перекаты ситуации рассказа. Это создаёт мощный эффект присутствия, и немного напоминает, то как начинающих парашютистов, если они боятся прыгать сами, вышвыривают из самолёта инструкторы: Командуют: руки на лямку! Человек по привычке подчиняется, но когда руки на лямке, он не может схватиться за край двери и его просто толкают в грудь – и первый пошёл! Вот так же поступает с нами Мишель …Наверное, безнадёжно просто… И Читатель пошёл! С воплем в смысловое пространство рассказа! Хорошо если вспомнит дёрнуть за кольцо…
Герои: «Типичный случай плюшечной лихорадки». Анна – тонкая наблюдательная натура, визуал, открытый нерв, страдающая от любви и войны, Ковбойская шляпа - ее бойфренд, Малыш, водитель, офицер – они в масках и с пропеллерами, они нервозны… ГГ – подаётся подробнее и яснее всех – через призму ее восприятия. Менее подробно – Малыш и Ковбойская шляпа. Остальные – в два штриха карандашом. Простым. Как в грустном сне. Офицер – мечется, водитель зубоскалит, ангелы в панике разлетаются. Это, конечно, не есть недостаток. Малыш – просто ходячий перфоманс, его поведение самое яркое в рассказе, он постоянно меняет образы и маски, и прочий реквизит, подаёт странные, но глубокие, тексты, уместные, впрочем, в таких же странных декорациях рассказа. Кажется, что герои не совсем понимают, что они делают в пространстве рассказа, но совершенно понятно, что сами они этого не замечают. Их поведение отмечено каким-то роковым эрзацем осмысленности. И ещё один неявный персонаж – город. Образ обобщённой социальности. Социальности слепой, грязной, некультурной , взбесившейся и атакующей последние укрепления духа.
Пластмассовый мир победил Макет оказался сильней Последний фонарик остыл Последний кораблик устал.
Шлёпнем одного для порядка?- говорят персонажи про ангелов. Снайпера... Да, это история о снайперах. Стрелках, которые раньше были Карлсонами и летали. Теперь топчут пыльную землю и стреляют. И об этом удивительном превращении – из Карлсонов в снайпера мы поговорим в следующей части. Идея: «Деньги дерёшь, а корицу жалеешь? Берегись»! Иван Васильевич меняет профессию. Да, THE TIMES THEY ARE A-CHANG'IN? – говорил Боб Дилан, и вот времена изменились. И профессию пришлось поменять Карлсону. Изменения добрались и до его абсолютно приватной крыши. Некоторым людям свойственно петь, Отдельным из них - в ущерб себе. Я думал, что нужно быть привычным к любви, Но пришлось привыкнуть к прицельной стрельбе. Я стану красивой мишенью ради тебя. Закрой глаза, ты будешь видеть меня, как сны. Так хватит, я спел то, что я мог, я начинаю движенье в сторону весны.
Наша политическая эпоха, т.н. постмодерн, характеризуется в частности, полной бессовестностью в обращении с массовой информацией, да и во многом другом… Главное содержание эпохи – то, что некая большая политическая группа вдруг оказалась одна в мире – без сильных врагов, без громких оппонентов, без поля, без правил, и как-то вдруг в одночасье перестала стесняться. Произошли перемены. И вот эти перемены, они касаются всех людей, они, перемены, проходят снизу доверху, и иногда они вызывают горечь или сожаление, или раздражение, или смех, иногда бессильный гнев или суицид, а иногда они вызывают протест, подсознательный или осмысленный. Рискну предположить, что в рецензируемом произведении мы как раз имеем дело с чем-то средним – то есть протестом до конца неосознанным (по неподтверждённым данным нашего источника, автор писала этот текст в состоянии сильнейшей головной боли, а боль и вообще болезни, есть один из способов выражения организмом протеста), но подвергшимся художественному осмыслению.
Раньше у нас было время, теперь у нас есть дела Доказывать, что сильный жрёт слабых, доказывать что сажа бела…
Всегда были и всегда есть люди, которые не хотят никого есть и ничего доказывать. Вопреки известным общественным представлениям, мир держится в первую очередь, именно на таких людях. Карлсон таков и есть. Что будет если таких людей все же удастся втянуть в болото гражданского общества или в мясорубку правового государства?
Итак, можно обобщить результаты изучения рассказа , заключив, что такая трансформация Карлсонов в снайперов – есть протест против постмодернизма на всех уровнях жизни с позиций традиционности (собственно, Астрид), с одной стороны , а с другой стороны, это собственно и есть результат воздействия постмодернизма (об этом в рассказе говорят маски, истеричность, садизм, тотальная неопределенность (релятивизм) ценностей и самой реальности – неважно так или не так, главное, что об этом подумают или сообщат по телеку) на традиционный и индустриальный мир. То есть этот протест, с одной стороны угроза: отольются коту мышкины слезы! А с другой стороны мрачное предупреждение: вы сами роете себе могилу, господа! И, к сожалению, как всегда, не только, и не столько, себе.
Данный рассказ - своеобразная маленькая (дикая, но симпатичная) антиутопия, ставящая кряду три эксперимента: Что будет, если Карлсона раздразнить, например, рекламой и новостями? Что будет если Карлсону оторвать пропеллер и взамен дать автомат? Что будет если Карлсон насмотрится рекламы и новостей по телевизору, и воспримет все это серьёзно?
Уже можно сделать вывод: будет плохо. И не только Карлсону.
Вкратце, мне кажется, неплохо передаёт суть произошедшей со всеми нами трансформации, следующий анекдот: Лиса бьёт ворону битой, забирает сыр и убегает, а ворона говорит - ни фига себе сказочку сократили!) Да, действительно, в наше время насилия стало больше, а сказки стали короче. И это общее поветрие заставило и Карлсонов взяться за оружие. Бессмысленно и беспощадно, как принято в веках.
Происхождение идеи рассказа просматривается достаточно чётко: Она, очевидно, порождена детскими паттернами восприятия Карлсона, как образа детства, служащего универсальным описателем и маркером образа жизни вообще. Что такое собственно Карлсон? Кроме того, что – Друг Детей? Карлсон добр, несколько эгоистичен и эгоцентричен, в той достаточной степени, чтобы ребёнок, Малыш, мог увидеть в нем своё отражение и сделать выводы. Он неистощим на выдумку и проказы , - т.е. энергичен, и энергетически наполнен. Он автономен – асоциален, выключен из общества, хотя пользуется его плодами, но не позволяет себя использовать и загрязнять, хотя порой бросает вишневые косточки прямо на улицу. Тот самый город не касается его своими грязными лапами, хотя он живет в центре Мегаполиса (Вазастан!). Карлсон – привидение, - да, это точно, его склонность к тайне, мистификации, уклонение от публичности и мертвой газетно-телевизионной достоверности, как раз и позволяет ему быть живым, подвижным и летучим. Ах да, чуть не забыл, он ОЧЕНЬ любит варенье! Его можно считать добрым духом и символом не только традиционного, но и индустриального уклада жизни. Об этом недвусмысленно заявляет пропеллер – дань модернизации 70-х.
Разговор об идее рассказа, можно закончить анекдотом, который довольно удачно передаёт пробемы идеологии постмодернизма, возникающие при попытке осмысления феномена Карлсона: - У нас в лаборатории Карлсона вывели! -Да ты что? И как он , летает? - Летать не летает. Но варенье жрёт!.. Собственно, с этими проблемами постмодерн не одинок. Примерно те же затруднения испытал Сатана, при попытках самостоятельного творения. Оказалось, что ничего своего он создать не может, может только «улучшать» творения Божьи. Осталось только оговориться, что под постмодерном, «плохим» постмодерном, я имею в виду именно своеобразную политическую школу, главенствующую сейчас на планете. К искусству постмодерна у меня претензий нет, у Карлсонов, надеюсь, тоже.
На посошок. «- Что нам дадут? - спросил он, облизываясь. - Хорошую взбучку, - ответила фрекен Бок и ещё яростней принялась мешать соус. - Ее ты, уж во всяком случае, заслужил. Но у меня так ноет все тело, что, боюсь, я уже не смогу гоняться за тобой сегодня».
Потому, что как верно заметила здесь ГГ - Анна Карлсон, - когда-нибудь обязательно наступит утро. Да, верно, Анна, верно. Оно наступит, наступит. Потому что уже достала свирепая тоска перед рассветом. Когда-нибудь оно наступит для всех, но помните, только от вас зависит, наступит ли утро лично для вас. И ещё, запомните, что вы в любой момент, прямо хоть сейчас можете пожелать, чтобы оно наступило. И оно наступит. Наверное, именно в этом пафос рассказа.
Мишель! Я так потрясён, что нет сил бить в ладоши. Примите моё молчаливое восхищение.
Я больше не верю в то, что есть что-то ещё, А глаза с той стороны прицела ясны, Все назад - я делаю первый шаг, Я начинаю движенье в сторону весны. БГ.
0
