Ю. Шатин

В одной из записных книжек В.С.Высоцкого сохранился набросок сценария. Вот его начало.

Можно любить или не любить поэзию В.С.Высоцкого — это дело вкуса и убеждения Понять же его грандиозный вклад в развитие русского и мирового искусства слова можно лишь одним путём — изучением основных свойств художественного языка, претворённых в структуре стихотворного текста. Для того, чтобы любить себя в Высоцком, подобное понимание излишне, чтобы любить Высоцкого в себе — это абсолютно необходимо. 

Бытование поэзии Высоцкого в умах его современников было слишком непохожим на всё, что мы знали до сих пор. Почти никто не читал стихотворений поэта при его жизни, при том, что песни слышали все. Такое бытование не могло не породить устойчивого представления о бардовом, песенном характере всего творчества Высоцкого. Разумеется, это представление отчасти справедливо: примерно две трети стихотворений стали песнями, а оставшаяся треть долгое время не была доступна абсолютному большинству читателей.

Вместе с тем считать поэзию Высоцкого разновидностью самодеятельной песни — значит сознательно ограничивать себя. Поэзия Высоцкого одновременно и шире, и уже авторской песни.

Всякому, кто бывал на концертах Высоцкого, известно, сколь разнообразными средствами достигался неповторимый художественный эффект. Он складывался из нескольких компонентов, где наряду с текстом и музыкой играли роль и жест и мимика актёра, и то совершенно невыразимое настроение аудитории, которое позволяло каждому буквально слиться с исполнением. Увы, подобный эффект мы уже никогда не воспроизведём. Он умрёт с нами Ни одна видеоплёнка, тем более магнитная запись не передаёт вдохновенного синтеза. Пишущий эти заметки имел счастливую возможность бывать на концертах Высоцкого в Ленинграде в 60-е годы, в Новокузнецке в 70-е и свидетельствует сказанное как современник и очевидец.

Самый трудный вопрос, насколько музыка и слово — два компонента — напоминают нам о синтезе. Ответить на него можно будет лишь после того, как будет описано своеобразие музыки Высоцкого, своеобразие его поэтики, а также законы, по которым происходит их сочетание. Не решаясь на столь трудное предприятие, ограничимся здесь лишь одной поэтикой. Рассматривая поэтику, мы, конечно, отвлекаемся от манеры исполнения, но ведь и по отношению большинства других «непесенных» поэтов происходит то же самое.

Истинная поэзия приходит к читателю непредсказуемыми путями. Современники, восторгаясь остросюжетной тематикой Некрасова, укоризненно говорили, что поэзия в стихах его и не ночевала. А Маяковский? Даже люди, близкие к нему, объясняли успех его стихотворений... великолепной манерой декламации. При жизни автора стихи были на слуху, и только первое поколение читателей, пришедшее после смерти поэта, училось воспринимать поэзию глазами.

Не повторил ли Высоцкий, пусть и в своеобразной форма, судьбы знаменитых своих предшественников? Если да, то родившись в недрах авторской песни, поэзия его очень быстро переросла масштабы самодеятельного творчества, достигла вершин подлинного мастерства и профессионализма. Магнитофонная культура сыграла роль пускового механизма поэзии Высоцкого, которая чем дальше, тем больше развивалась по собственным законам. 

Что сделало поэзию Высоцкого столь популярной у разных людей, в разных социальных и возрастных группах? Скорее всего, узнаваемость жизненных ситуаций в его стихотворениях. Не отсюда ли после смерти у поэта появилось столько «приятелей»: этот летал с ним на одном самолёте, другой — вместе сидел под Магаданом...

Та же узнаваемость обусловила неприятие его поэзии. Социологам, должно быть, хорошо известны адреса, откуда идёт раздражение по поводу стихотворений поэта. Маленький человек типа Макара Девушкина, негодующий на гоголевскую «Шинель» за то, что «вся гражданская и семейная жизнь по литературе ходит», бюрократ, привыкший запрещать живую мысль ссылкой на им же сочинённую инструкцию, славянофильствующий поэт — столь различные в своём образе мыслей — обнаруживают трогательное единство при столкновении с поэзией Высоцкого, которая в самом деле глубоко чужда и первому, и второму, и третьему.

Но... расстанемся с социологией и обратимся к поэтике. Должна ведь существовать определённая связь приятия-неприятия поэзии Высоцкого с принципами его поэтики. Высоцкий охватил своим творчеством огромный тематический и жанровый спектр. В отличие от большинства «песенных» поэтов его лирика чужда подозрительной автобиографичности переживаний, она в значительной мере ориентирована на поэтическое представление ситуаций. Все эти ситуации образуют бесчисленный ряд дифференциалов, имеющих, однако, один и тот же интеграл. Назовем его демифологизацией.

В своё время известный логик Людвиг Витгинштейн сказал, что «философия есть битва против околдования нашего разума средствами нашего языка». Это верно лишь отчасти. На самом деле битва ведётся лингвистикой и поэтикой, правда, в той мере, в какой обе являются философией. Поскольку любой язык опутан густой сетью несознаваемых его носителями мифологических и символических связей, перед лингвистом или поэтом всегда стоит альтернатива: сделать эти связи средством создания коллективного или индивидуального мифа, либо разрушить связи и показать, что с помощью языка можно создать критическую рефлексию относительно той действительности, в которой мы пребываем. Между полюсами мифологизации и демифологизации как раз и расположена отнюдь не золотая середина посредственной поэзии, популярной лингвистики и домашней философии.

Поэтика Высоцкого от указанной середины слишком далека. Она отчётливо совпадает с полюсом демифологизации в тот исторический период, когда творение мифов охватило большинство художников, а превращение поэзии в своего рода духовный опиум осознавалось многими как прямой социальный заказ.

Одно из лучших стихотворений Высоцкого начинается строфой:

Я никогда не верил в миражи,
В грядущий рай не ладил чемодана
Учителей сожрало море лжи
И выплюнуло возле Магадана.

Здесь своеобразный ключ к его творчеству. Современные художественные представления в изобилии предлагали поэту «миражные» сюжеты, в которых реальные жизненные конфликты искусно подменялись святочными историями, где розовый цвет не был господствующим только потому, что оставался единственным. Цель большинства стихотворений Высоцкого — снять с читателя розовые очки, высмеять его благодушие и окунуть в мир высших ценностей человеческого бытия. Поэзия Высоцкого не оставляет шанса на спасение в неизменной действительности. Преодолеть тотальное отчуждение можно лишь путём перестройки сложившихся социальных отношений. Стихотворения поэта — художественное пророчество о мощных катаклизмах, участниками и свидетелями которых мы являемся ныне.

В своих пророчествах В.С.Высоцкий опирался на исторический и поэтический опыт, неисчерпаемые запасы которого заложены в нашей культуре и словно бы ожидают новых Колумбов.

Недаром в последней строке стихотворения «Я никогда не верил в миражи...» поэт обращается к опыту Блока:

И нас хотя расстрелы не косили,
Но жили мы, поднять не смея глаз
Мы тоже дети страшных лет России,
Безвременье вливало водку в нас.

Трагическая интонация Блока окрашивает здесь всю строфу, но не исчерпывает её смысла. Послеблоковский исторический опыт 30-40-х годов переплетается здесь с мотивами пастернаковского «Августа» («Прощайте, годы безвременщины...») и захватывает явления быта, которые поэтически переплавляются в картину предкризисного бытия. Последняя строчка особенно внятно ведёт нас к другому стихотворению Высоцкого, где тема «пьяного безвременья» получает зловеще гиперболическую окраску.

И тогда не орды чинзиз-ханов,
И не сабель звон, не конский топот, -
Миллиарды выпитых стаканов
Эту землю грешную затопят.
(«Возвратятся на свои на круги...»)

Стиховое слово Высоцкого стилистически не равно своему прозаическому двойнику. Оно либо снижено, будучи прикрепленным к самой ординарной ситуации или более чем ординарному персонажу, либо возвышено благодаря соседству с цитатами и реминисценциями, относящими читателя к образцам русской и мировой лирики. Ныне этот приём постоянной смены стилевого регистра слова широко взят на вооружение молодыми поэтами-метафористами. Но Высоцкий был, несомненно, первым, кто широко ввёл его в современную поэзию, узаконил право на существование.

Весьма вероятно, что и музыкальное сопровождение помогает установить истинный масштаб слова в данном контексте. Масштаб, столь отличный от обыденного речевого употребления.

Постоянное изменение привычного ранга слова отнюдь не всегда приводит у Высоцкого к комическому эффекту, известному русской поэзии со времён Козьмы Пруткова. Однако оно всегда делает слово предметом авторской рефлексии. Поэт одновременно изображает с помощью слова и размышляет по поводу отбора и комбинации слов. Слово Высоцкого принципиально двупланово, и двуплановость слова отражает существенную черту поэтики, проявляющуюся на различных уровнях художественной структуры текста.

Источник: http://otblesk.com/vysotsky/i-shat03.htm