Девушка с картины Боттичелли в венке из маргариток стоит на берегу реки. Черно-белая фотография: карие глаза в половину лица на бледной коже. Распущенные темные волосы. Изображение меняется: проявляются чуть тронутые цветом губы. В нежных ресничках маргариток прячутся цыплятами сердцевинки. Проступает линялым ситцем блеклое небо. Разморенное солнце. Выцветший коллаж под названием «жара». Утренняя вода, еще прозрачная, оттенка песка, в рябую полосочку. Если затаиться – окружат мальки, подкрадется солнечная дорожка. Середина реки, как хамелеон, принимает раскраску неба и расплывшегося мутного светила. У противоположного берега темнеет перевернутый лес, он еще бодрится и думает, что зеленый.
Тишину нарушает, смазывая эффект фотографии, резкий звук. Птица? Странная парочка висит над головой: вертолетиком близкая стрекоза и далекая белая чайка. Они кажутся одного размера.
Ноги зябнут в воде. Плечи греет ветерок. Девушка входит в реку. Тонет. Смотрит на небо сквозь толщу воды. Будит знакомая мелодия. Рука тянется к телефону. Это Вовка. Любящий, ласковый Вовка. Как тот ветерок. Чтобы им поцеловаться, ей приходится тянуться на цыпочках, а ему пригибаться, подхватывая ее своими ручищами и приподнимать. Они вместе целую жизнь. Она не помнит себя без него.
- Привет, малыш! Как спалось? Волнуешься?
Мог и не спрашивать. Она похудела на десять кило за месяц. Зашвырнула весы в кладовку. Отдала ушивать платье. На восемь сантиметров в талии. Если так будет продолжаться, она не доживет, растает. Или станет как пушинка и улетит туда, где чайка, и почему-то стрекоза.
Хоровод из «А вдруг?» и «А если?» сводит с ума
- Разве так можно? Все будет хорошо, я люблю тебя!
- И я…
- Нютик, не слышу!
- И я люблю тебя, очень-очень!
Ветерок крадется по душной комнате, трогает маргаритки в вазе на столе. Она подходит к зеркалу. Для Вовки ее лицо – это глаза. Они только и остались. Легкий сарафан и сандалии. Волосы – в хвост. Короткими перебежками, ныряя с солнцепека в холодок – на работу. Офис встречает мраморной лестницей и неправильной пальмой, не страдающей от жары. Здесь не место глупостям и сомнениям, небесным стрекозам и маргариткам. Тут она Анна Валентиновна, винтик сложного механизма. Красная кнопка, компьютерное приветствие, чашка кофе.
Что-то мешает сосредоточится. Зябнут ноги. Мутит от ощущения знойного неба сквозь толщу воды. Щеки загораются, в них все сорок градусов, как за окном. Она с ужасом понимает, что все это видят и краснеет еще сильнее. Разворачивается вместе с крутящимся креслом лицом к стене. Суетится, роется в стопке с бумагами. Старается не видеть, как
облокотившись о косяк входной двери, напротив, стоит и смотрит на нее водитель Пашка. Невозмутимый и прекрасный, знающий это, посему насмешливый и уверенный. Разглядывает Анну, готовую спрятаться под столом. Взмокшую, пуецовую, как с полуденного солнцепека. Откровенный взгляд преследует ее губы, и Анне кажется, что собственное лицо – одни губы, набухшие до невероятных размеров, вытеснившие глаза. И еще это стрекоза, висящая в окне. И ледяные ноги. И сердце, пульсирующее в каждой жилке.
- Что ты делаешь сегодня вечером?
- Работаю.
- Давай покатаемся. Подъеду - позвоню – голос тихий и хриплый. Почему-то шепот всегда волнует, создает впечатление неприличной интимности. Того, что должны слышать только двое. Как волны о берег.
- Не могу, - лепечет она, или старается, потому что губы ее остаются неподвижны.
Разумеется, она никуда не пойдет.
Рабочий день кончается. Она медлит, поглядывает на телефон. Поливает цветы. Подбадривает пальму. Проверяет, заряжен ли телефон. Складывает бумаги. Точит карандаши. Протирает монитор. Бросает телефон в сумочку. Девушка с картины Боттичелли в венке из маргариток, стоящая на берегу – это я. Бросаю цветы в воду, слежу, как их подхватывает течение и думаю о том, что завтра – день моей свадьбы.
|
