- И нечего так орать! - обращался Сева к кладбищенским воронам. Они черной сетью опустились на землю, будто шумно пророчили недоброе.
- Кышь, зараза, накаркаешь!...
Солнечные лучи заходящего солнца преломлялись на поверхности надгробий, образовывали причудливые тени. Закат алел ярко и зловеще, то ли предвещая холодную погоду, то ли поддерживая воронье. Очертания оград, памятников, корявых ветвей на багровом фоне казались неестественно четкими, будто звенящими, и нереально большими. Человек чувствовал себя жалким лилипутом в мире мертвых великанов. Шорох крыльев и крики птиц на фоне тишины кладбища. Ни тебе шума машин, ни людского гомона. Жуть.
И вдруг в стороне, тускло, визгливо:
- Мань, Мань, Мань…, Мань, Мань, Мань….
Сева брел между старыми могилами. Тропинка никак не кончалась. Сева надеялся, что она приведет к кладбищенским воротам, но, похоже, ошибался. Точно ошибался. Идиот, заблудился!
Идти Севе было тяжело. Во-первых, от работы. Сегодня было трое похорон. Сева с напарником Толиком, превозмогая вчерашнее похмелье, с ночи рыл три свежие могилы. Еле успели в срок. За час до первой церемонии наехал на них разъяренный Бугор. Он орал так, что Сева чуть не оглох. Люди изнывают от желания опохмелится, а тут кричат: «Не успеем, уволю всех к чертовой матери!».
Увольняй, сам бери лопату в руки и вперед, копай до посинения! На тот свет всегда успеем. Часом раньше, часом позже... Закончили все же. Родные покойных не поскупились, отблагодарили на славу. И поэтому сейчас Севе было так тяжело вдвойне, от этой самой благодарности. Ноги отказывались идти, глаза закрывались. И как они так незаметно приняли почти два литра на троих! Чуть-чуть на утро осталось. Толик скопытился там же в сторожке, а Сева побрел домой, и, кажется, заблудился. Что за дурацкая прихоть – всегда ночевать дома. Сева хвалился, что это принцип, спать дома под жениным боком, а сам знал, что ничто не заставит его остаться на кладбище, ну боится, и все тут. Только нечего всем знать про это. Хотя вон Петрович, сторож, живет тут, и ничего, здоровешенек! Правда, сторожка с краю. Из окна, с горы городские огни видно, дорога рядом. Да и сам Петрович, как стемнеет, уже вдрызг пьяный спит…
Солнце село. Стемнело. Тропинка под ногами исчезла. Оглянувшись, Сева обнаружил, что он один среди заброшенных могил и темных зарослей. Полная луна недобро выглядывала из-за рваных облаков, гонимых ветром. Ночное кладбище, полное смутных теней, шорохов и звуков обступило со всех сторон и не было ему конца и края. Казалось, оно пробуждалось той частью своего существования, которая недоступна при свете дня. Корявые ветви тянулись, цепляя за одежду. Надгробья отполированными боками отражали матовый лунный свет. Тени от них скрывали землю. Со всех сторон фотографии лиц умерших: молодые, старые, совсем маленькие. Их глаза внимательно вглядывались в окружающий мир оттуда, из другого измерения. Некоторые мерцали в лунном свете.
- Мань, Мань, Мань…, Мань, Мань, Мань…. – протяжно, глухо, ниоткуда….
Скрипнула ветка. Смутная тень дуновением тронула ветви. Тихий вздох, и нечто промелькнуло во тьме. Сева почувствовал, что он не один.
По спине пробежал холод, ноги как ватные, не пошевелить…. Сева дико взвизгнул, неожиданно громко, рождая многократное эхо. Казалось, звук ожил и сам по себе раздавался из всех уголков ночного кладбища…
Обезумев от страха, Сева бросился, не разбирая пути, прямо через темные заросли, цепляющие за одежду.
Бежал он долго. По сторонам не смотрел. И все же боковое зрение выхватывало темные аллеи усыпальниц, ведущие в никуда, призрачные облака, парящие над могилами. Тучи разошлись, и полная луна сияла на надгробьях, отражаясь от стекол фотографий умерших. Силы заканчивались. Выхода не было. Сева подумал, что сейчас он упадет на могильную плиту, не в силах больше подняться, а там, будь, что будет... «Господи, спаси и сохрани меня! Господи! Если я выберусь отсюда, Господи, пойду в Храм, начну новую жизнь! Пить брошу, клянусь тебе, Господи!»
И в этот миг земля вырвалась из-под его ног, мир перевернулся и Сева рухнул в сырую темноту. Летел недолго. Грохнулся на что-то комковатое и рыхлое, больно ударившись. Следом посыпались комья земли. Наступила тишина, прерываемая тяжелым с присвистом, дыханием. «Ё-моё!.. Я в могиле!» - охнул Сева. От стресса и алкоголя его рассудок не выдержал и отключился.
Сева очнулся от холода и сырости. Голова раскалывалась. Во рту пересохло. Открыл глаза. На него обрушилось бездонное темное небо, все в зловещих косматых облаках. Вокруг сочащиеся влагой земляные стены... Вспомнил, как отвели три похоронных обряда, как расслабились сверх меры, как заблудился по дороге домой, бежал по ночному кладбищу и угодил в свежевырытую могилу... «Ё-моё...», - шептали трясущиеся губы.
Еле слышный шорох нарушил ночную тишину. Раздался то ли вздох, то ли стон.... «Я не один, в могиле кто-то есть..»
Волосы на бедной Севиной голове встали дыбом. Ощутил, что на него кто-то смотрит... «Господи, спаси и сохрани! Помоги, Господи!» - забормотал, захлебываясь от страха дрожащий Сева. «Чур меня, чур!»... Напрягая извилины, еще не совсем парализованные страхом и алкоголем, стал лихорадочно вспоминать, как надо креститься.
Опять возня и вздох рядом. Что-то мягкое коснулось скрюченного в углу могилы человека. Сева завопил. Голос гулким эхом отозвался со всех концов ночного кладбища...
Из темноты, не мигая, смотрели два желтых глаза.. Над ними угадывались очертания больших черных рогов. Ниже — необъятная косматая борода... «Дьявол! Чур меня, Дьявол» - выдохнул Сева. Его последней мыслью было: «Ну вот и все. Конец... Я в аду… »
* * *
Утреннее солнце осветило последнее прибежище усопших. Оно поднялось выше и заглянуло в свежевырытую могилу. И несказанно удивилось, обнаружив там, где им быть не положено, на дне, двоих:
человек, весь седой, скрючившись в одном углу, то ли спал, то ли был без сознания;
а в другом... В другом, напротив, окаменев от ужаса, застыла .... большая серая коза. Глаза ее не мигая, желтели из-под огромных рогов. Косматая борода дрожала... На шее ошейник с надписью «Маня».
|